Недавно в соцсетях обсуждали историю, как мужчина тридцати лет с обидой рассказал, что государство не помогает ему найти работу. На вопрос, искал ли он ее сам, ответил: «Нет, но ведь должны помочь!». Эта короткая сцена является точной иллюстрацией глубокой проблемы, о которой не принято говорить вслух: в Казахстане иждивенчество стало не только социальным, но и психологическим явлением.

Иждивенчество в Казахстане не просто следствие экономической нестабильности или безработицы, но и ментальная привычка, передаваемая по наследству, как семейный рецепт «ничего не менять, пока дают».

Проблема не в бедности, а в психологии. Мы часто выбираем роль жертвы, даже когда двери открыты. Этот внутренний сценарий звучит просто, что все вокруг что-то должны. Государство – должно, родители – должны, начальство – должно.

Так человек постепенно перестает быть субъектом своей жизни и превращается в потребителя обстоятельств. Иждивенчество – это не диагноз экономики, а сбой в личной ответственности, зашитый в коллективное бессознательное.

Психология давно объяснила подобные сценарии через феномен выученной беспомощности, описанный Мартином Селигманом. Когда человек многократно сталкивается с ситуацией, где от него ничего не зависит, у него формируется устойчивая установка что любое усилие бессмысленно.

В казахстанском контексте десятилетия патерналистской системы лишь закрепили эту модель. Люди привыкли, что инициативу проявлять не только опасно, но и бесполезно, ведь решение все равно придет сверху.

Так формируется когнитивная ловушка, в которой даже при наличии выбора человек его не использует, потому что внутренне уверен, что результата не будет.

После распада СССР казахстанское общество столкнулось с тем, чего прежде не знало, с необходимостью выбирать и решать самостоятельно. Но свобода без навыка ответственности быстро превратилась в тревогу, когда люди, привыкшие к государству-родителю, не успели научиться взрослеть. Так в массовом сознании закрепилась установка, что кто-то сверху решит все проблемы.

Иждивенчество не является ленью, а больше страхом действовать без чьего-то разрешения. Выученная беспомощность стала социальной формой комфорта, когда ответственность пугает, проще спрятаться за коллективную пассивность.

В казахстанской ментальности до сих пор силен родовой принцип, что старший знает лучше. Он формирует уважение, но вместе с тем подавляет личную автономию.

Когда каждый шаг нужно согласовать со старшими, самостоятельность воспринимается как дерзость. Так рождается удобная форма зависимости – прикрытая словом «традиция».

Прошли десятилетия, но она жива и сегодня от сельского жителя, ждущего субсидию, до молодого чиновника, который вместо решения проблемы тянет время, потому что инструкция не получена.

Мы часто путаем уважение с зависимостью, а заботу с контролем. И пока старшие решают, младшие не растут. Это тихое иждивенчество без скандалов, но с хроническим ожиданием, что жизнь все расставит сама.

Взрослый мужчина может годами жить на деньги родителей, уверяя себя, что так принято, женщина – терпеть безделье мужа ради сохранения семьи, чтобы люди не осудили. Мы называем это уважением к старшим, но по сути это страх выйти из тени рода и принять собственные решения.

Коллективизм, некогда спасавший от одиночества, сегодня стал ловушкой, где зрелость приравнена к предательству традиции. Но не все иждивенцы ленивы, многие из них тревожные люди, прячущиеся от мира под одеялом зависимости.

Иждивенческое поведение также поддерживается через социальное научение, описанное Альбертом Бандурой. Дети, наблюдая за взрослыми, усваивают, что зависимость это безопасный и даже одобряемый путь. Когда отец жалуется на несправедливое государство, а мать говорит зачем рисковать, все равно не получится, ребенок неосознанно учится избегать ответственности.

Так иждивенчество воспроизводится не генетически, а через поведенческое моделирование, превращаясь в привычку поколений.

Когда человек не принимает решений, он словно избавляется от риска ошибиться. Ведь ответственность страшит сильнее бедности, потому что ошибка бьет по самолюбию, а установка что виноват кто-то другой весьма успокаивает. Так иждивенчество становится не просто образом жизни, а психологическим панцирем удобным, но душным.

Женщина, годами живущая за счет мужа, убеждает себя, что главное – это стабильность. Молодой человек, не ищущий работу, уверяет себя что все равно не найдет, ведь сейчас кризис. На самом деле оба персонажа защищаются не от трудностей, а от собственного страха несостоятельности.

Иждивенчество не есть способ сталкиваться с тревогой взросления, где любое «я сам» звучит как приговор. Когда иждивенческая установка закрепляется массово, она перестает быть просто чертой характера, она становится социальной нормой.

И вот тогда начинается криминал. Психологи пенитенциарной системы отмечают, что значительная часть правонарушений совершается не из злого умысла, а из паттерна получить, не отдавая. Это то же иждивенчество, только в грубой форме и с уголовным оттенком.

К примеру, юноша, осужденный за интернет-мошенничество, говорил на допросе, что все так делают, просто не успел удалить страницу. Для него легкие деньги не преступление, а продолжение той самой логики, в которой все должны.

То же самое происходит у некоторых чиновников, подменяющих работу оправданиями вроде бюджет не выделили или ожидания указания сверху.

Разница между бытовым иждивенчеством и коррупцией заключается только в масштабе аппетитов. В обоих случаях действует одна и та же установка – нужно брать пока дают, а ответственность последует потом.

Следовательно, иждивенчество становится не просто личной слабостью, а почвой, на которой прорастают социальные девиации от мелкого паразитизма до системного воровства.

Как уже отмечалось выше в основе иждивенчества не лень и не бедность, а незавершенное взросление. Когда человек не прожил момент внутреннего отделения не от матери, а от самой идеи, что кто-то за него отвечает он остается в роли ребенка, пусть и с паспортом. Так рождается взрослый, который ждет.

Ждет, что его спасут, что дадут грант, найдут работу, подскажут, как жить.

С точки зрения психоанализа, зависимость нередко приносит вторичную выгоду, человек избавляется от тревоги выбора. Ответственность за себя всегда связана с риском и внутренним напряжением, а зависимость с иллюзией безопасности.

Поэтому иждивенец может страдать от бездействия, но при этом бессознательно защищает свое положение, потому что оно избавляет от страха неудачи.

Парадокс в том, что иждивенец часто чувствует обиду на тех, кто действительно помогает, ведь любая помощь напоминает, что он сам не действует. Это внутренний конфликт между зависимостью и желанием быть свободным как у подростка, который злится на родителей, но все еще живет за их счет.

Иждивенчество заключается не только в деньгах, но и в отложенной жизни, в которой человек бесконечно ждет разрешения начать.

Мы привыкли к мысли, что кто-то сверху решит, кто-то старший подскажет, кто-то более влиятельный поможет. Но пока мы ждем, страна взрослеет без нас.

Психологическая зрелость начинается с простой, но болезненной фразы «Больше никто не должен – кроме меня самому себе».

Возможно, именно в этот момент иждивенец перестает быть иждивенцем и становится человеком. Когда каждый из нас перестанет ждать «указаний сверху» и сделает хотя бы один самостоятельный шаг, иждивенчество перестанет быть нормой.

Ведь зрелость страны начинается не с реформ, а с момента, когда человек впервые говорит себе: «Теперь я решаю».

Казбек АХМЕТОВ,

психолог, докторант КазНУ им. аль-Фараби