Детективные произведения Жандарбека Ахметова всегда пользовались впечатляющим успехом у любителей данного жанра. Но никто из читателей не догадывался, какой ценой ему это давалось. Им важнее было то, что очередная книга, написанная сочным, метафоричным языком, будет как всегда захватывающей.

                                                                                   В чужой шкуре

— В чем секреты столь большой популярности ваших «вещей»? – спрашивали дотошные журналисты на брифингах, посвященных новоиспечённому творению. На что именитый писатель, как правило, равнодушно пожимал плечами – мол, нет у меня от вас никаких секретов. И уж затем, выждав паузу, добавлял непринужденно: «Наверное, все дело в том, что я глубоко вживаюсь в своего героя, стараюсь максимально прочувствовать его ощущения. В том числе и физические…» И в этом он был тысячу раз прав. О войне, например, не напишешь реалистично, не испытав на собственной шкуре всю тяжесть лишений, сопутствующих ей. Не получатся правдивыми и мироощущения главных персонажей будущей книги, пока автор не изведает их сам. Эту истину Жандарбек Ахметов усвоил дотошно. И потому, создаваябестселлер под названием «Исповедь мертвеца», он, по обыкновению, основательно перевоплотился в образ своего стержневого героя-неудачника Ибрая, вжившись в его прескверную, «собачью» жизнь. И даже, сполна испытавшего ощущения в предсмертные минуты.

…С Гульсум он жил уже десять лет. Судьбе, очевидно, было угодно, чтобы именно эта неприхотливая молодая особа смирилась с участью быть женой фанатичного мастера художественного слова, способного неделями, месяцами с головой уходить в мир грез, а затем с не меньшим азартом материализовывать их в настоящие литературные шедевры. Возможно, Гульсум была не столь идеальной в плане калькирования с нее образов знойных любовниц – для этого у состоятельного писателя имелись иные женщины. Но в другом она зарекомендовала себя просто незаменимой. К примеру, Жандарбек всегда восторгался ее умением быть весьма конструктивным и глубоко объективным рецензентом его свежеиспеченных опусов. Хотя в этом не было ничего удивительного. Гульсум в свое время с отличием окончила Московский литературный институт имени Горького по специальности «Критика и библиография». И потому, кому как не ей, удавалось уверенно разбираться во всех тонкостях словесного изложения сложнейших фабул. Эти обстоятельства, очевидно, и сыграли решающую роль в том, что своеобразный творческий симбиоз в меру одаренных супругов в целом состоялся. И теперь ни одно произведение Жандарбека не выходило в свет без личного участия, а затем и личного одобрения «второй половины» его.

                                                                                     В муках творчества

«Исповедь мертвеца» давалась ему с большим трудом. Он уже во второй раз за неделю «вживался» в образ своего Ибрая, глотая горсть сильнодействующих таблеток снотворного. Но тщетно. Вместо ожидаемого эффекта пролета «по длинному и темному туннелю»– кстати, испытуемого всеми, кто побывал одной ногой «на том свете», – он удовлетворялся лишь впечатлениями, годными разве что для бледного репортажа с порога потустороннего мира. «Глаза Ибрая налились кровью, руки стали ледяными, а мозг прошили тысячи стальных иголок…».– Ну, что это такое,– огорчался вслух Жандарбек, отходя от шока после очередной инъекции внутривенного антидота. – Спору нет, сильно сказано. Но не настолько, чтобы поразить читателя…

Гульсум, прикладывая к ранке от шприца заспиртованную ватку, соглашалась с ним. Но лишь отчасти. Поскольку настоящий талант писателя она видела в умении им добиваться истинного отображения вещей путем богатого воображения. Но никак не самоистязанием… и уж, конечно же, не наблюдением со стороны чьих-то предсмертных судорог. Она уже не единожды хотела признаться ему в том, что он в ее глазах предстает не писателем в прямом смысле, а всего лишь незаурядным репортером-ремесленником, набившим руку на освещении событий сомнительной важности. Но всякий раз в последний момент осекалась. Ибо знала, что случись это, разлада не миновать.

Сорокапятилетняя Нургуль переступила порог дома Ахметовых только после настойчивых уговоров родной сестры –Гульсум не хотела смириться с мыслью о том, чтобы она коротала своюоставшуюся жизнь в незавидных условиях городского стационара для больных с тяжелой формой сахарного диабета.

– Будешь жить вместе с нами, – сказала, как отрезала, однажды она, собирая ее нехитрые пожитки в рюкзак. – Жандарбек тебя не обидит… вот, увидишь.

И, действительно, вскоре Нургуль разместилась в одной из смежных с ее спальней комнат. Это позволяло Гульсум неусыпно присматривать за нею. И при этом испытывать огромное удовлетворение – ведь она по мере возможности исполняла наказ матери–ни за что не оставлять сестру на произвол судьбы. «Учти, – говорила она незадолго перед своей смертью, – у тебя никого больше нет в этом мире, кроме безнадежно больной сестры…».  «Будет!» – хотелось тогда возразить матери, намекая на все активнее напоминающем о себе ребенке, вынашиваемом под сердцем. Но предусмотрительно воздержалась от этого – излишние волнения были вредны для старушки, вконец обессилевшей от долгих больничных покоев.

…Крепыш у четы Ахметовых родился почти одновременно со смертью Нургуль. Гульсум на первых порах не знала – то ли радоваться появлению на свет первенца, то ли безутешно горевать по сестре, безвременно ушедшей в мир иной. Но жизнь брала свое. И когда она видела, как ее малыш, запеленатый в детской кроватке, извиваясь змеею, норовит высвободить свои ручонки, чтобы пососать их, ею овладевала необъяснимая эйфория. В эти минуты она забывала обо всем – и о смерти любимой сестры, и о чудаке-Жандарбеке с его бесконечными опытами над собой. Все эти эпизоды суматошного бытия исчезали куда-то бесследно, словно ничего подобного никогда и не происходило. Но реальность была такова, что они с завидным постоянством проявляли себя вновь и вновь. В частности, муж самозабвенно продолжал свою работу над  повестью. Гульсум, как всегда, была при нем. В роли ассистентки. А точнее, спасательного круга. Тонометр, ампулы атропина, разовые шприцы, нашатырь стали уже обычными составляющими ее участия в диких экспериментах. Кстати, последний из них чуть не закончился трагедией. После того, как ее подопечный в своей манере запил водой двенадцать таблеток барбитурата, ему вдруг стало плохо — он стал закатывать глаза. Стрелки тонометра зашкаливали за все мыслимые пределы. Стало ясно – всплеск давления крови угрожал перерасти в гипертонический криз. Эту нештатную ситуацию не смогла убрать даже положенная доза антидота. Только экстренная инъекция дибазола предотвратила фатальный исход. Но Жандарбек был доволен – из «вояжа за смертью» он вернулся со следующими строками: «Ибрай впервые и, вероятно, в последний раз в своей жизни почувствовал себя бесконечно счастливым. В разверзшемся огромном небе он увидел звезду – свою звезду, сияющую голубым, манящим светом…». Он ликовал, предвидя успех предстоящей книги. Но для достижения полного триумфа, как ему казалось, не доставало еще глубоко реалистичного отображения заключительной части жизни своего героя – в особенности, его состояния, когда он окончательно умирает от нелицензионной сивухи, принятой «за воротник» в непомерном количестве. Очередная попытка добыть достоверные впечатления была совершена в ночь с четверга на пятницу. Проповедника истинного искусства – таковым с некоторых пор представлял себя Жандарбек – уже через три минуты после принятия смертельной дозы таблеток охватил острый приступ удушья.

–Гульсум! –прохрипел он.– Инъекцию…

Но жена обычную в таких ситуациях экстренную реакцию решительно не проявляла. Она застыла как монумент и не единым движением не обнаруживала в себе ни стремления, ни желания помочь ему.– Что случилось? – умоляюще вопрошал задыхающийся Жандарбек. — Атропин… дибазол… пожалуйста. Но камень с лица Гульсум и не собирался сходить. «Какая она у меня красивая… жаль, что не замечал этого раньше», – единственное, что пришло в голову умирающему писателю.

                                                                                           Эпилог

Через минуту Гульсум убедилась, что муж уже не подает никаких признаков жизни. И тут ей пришла в голову мысль вновь прочесть то, что она обнаружила накануне перед случившимся. Это был рукописный вариант рассказа, который Жандарбек собирался опубликовать в одном из изданий. «Сахарный диабет вконец источил ее некогда железное здоровье, — писал он. – И она решила покончить с собой. Для этого ей достаточно было всего лишь отказаться от инсулина. Результаты не замедлили сказаться – она умирала скоротечно, мучительно чувствуя, как на вздувшихся до невероятных размеров венах всплывают огромные кровоподтеки…». Гульсум захлопнула рукопись – дальше читать уже не было никакого желания: картина последних минут жизни Нургуль прояснилась со всей очевидностью. Оставшись наедине со своей бедой–Гульсум пребывала в роддоме на сохранении,–она не могла рассчитывать на чью-либо помощь. Жандарбек был не в счет – он лишь воспользовался случаем, спрятав подальше ампулы инсулина и… безучастно наблюдая за ее угасанием. Зато зарисовка его вышла отменной. Как раз такой, какой она нравится читателям.

Тяжело вздохнув, Гульсум нашла в себе силы развернуть и второй сверток, который представлял собой описание похождений современного Казановы, компетентно разбирающегося во всех тонкостях ощущений от близости со знойными красавицами. К своему удивлению, она нашла рассказ достаточно забавным. И даже интересным. Оставалось лишь загадкой – с кого это автор черпал столь достоверные впечатления от интима? «Уж, конечно же, не с меня… и слава Аллаху»,– удовлетворенно заключила она. Но настоящий ужас охватил Гульсум, когда она вновь перечитала так называемый творческий план покойного на перспективу. В нем он со всей серьезностью намеревался уже в конце текущего года приступить к созданию психологических образов отъявленного детоубийцы и его ни в чем не повинных жертв. С бьющимся от волнения сердцем Гульсум прошла в детскую. Семимесячный Даулет сладко спал в кроватке, по обыкновению посасывая свои крошечные пальчики.

Турар ЖАЛМУХАМЕД